“…Иногда утверждают, что в народно-разговорном языке имперфект исчез еще до появления первых памятников письменности, поскольку уже в рукописях ХI в. заметны следы влияния на имперфект как наст. вр., так и аориста, причем сам имперфект в ответ «не давал им ничего».
Из отсутствия источников заключать об отсутствии столь важной категории, как имперфект, неосмотрительно. Судя по ясно осознаваемым и последовательно по всем источникам до ХIV в. проведенным значениям имперфекта, всегда создававшего в тексте «второй план повествования», это была весьма активная форма выражения сначала относительно-временных, а затем и видовых различий.
По происхождению имперфект вторичен; его формы возникли в результате осложнения корневого аориста суффиксом -ѣах-. Окончания аориста и имперфекта восходят к индоевропейским активным, но в славянском они оказались затертыми позднейшими фонетическими изменениями…”
© Колесов В. В. История русского языка М., 2009
“…Эту ситуацию А. А. Зализняк объясняет следующим образом. Не позднее ХII в. (а возможно, и раньше) аорист ушел в сферу пассивного знания: в устной речи он перестал употребляться, будучи заменен перфектом, ставшим универсальным выразителем прошедшего времени. Но носители языка продолжали еще какое-то время понимать аористы и могли правильно их употреблять, когда писали летописный или официальный текст. Аналогию такой ситуации находим в современном французском языке, где есть два прошедших времени с одинаковым значением: сложное — passé composé и простое — passé simplé. В разговорной французской речи употребляется только passé composé, а passé simplé свободно используется в литературных и сходных с ними текстах.
Судя по показаниям берестяных грамот и новгородских летописей, в Новгороде описанная ситуация существовала, по-видимому, до ХIV века. В ХIV же веке она стала разрушаться в связи с уходом аориста из сферы пассивного знания. Этим объясняется то, что начиная с первой половины ХIV века в летописях растет число примеров безразличного употребления перфекта и аориста и других нарушений древних правил, связанных с аористом.
Что касается имперфекта, то о нем данных меньше, но можно предполагать тот же тип эволюции, что у аориста, однако завершившийся быстрее …”
© Галинская Е. А. Историческая грамматика русского языка, М., 2016
Г. А. Хабургаев
ДРЕВНЕРУССКИЙ И ДРЕВНЕПОЛЬСКИЙ ГЛАГОЛ В СРАВНЕНИИ СО СТАРОСЛАВЯНСКИМ
(К реконструкции праславянской системы претеритов)//Исследования по глаголу в
славянских языках. История славянского глагола. — М., 1991.
1. Истории морфологического строя праславянского языка компаративистика не уделила столь пристального внимания, как, например, праславянской фонетике. Это в особенности касается системы глагольных форм, которая никогда не подвергалась проверке в плане сравнительно-исторической славистики: система, зафиксированная в памятниках старославянского языка, на всём протяжении истории славянского языкознания безоговорочно принимается как исходная для в с е х славянских языков; а современные различия, четко противопаставляющие глагольные системы славянского Севера и славянского Юга, принято связывать с процессами, происходившими в разных славянских языках уже п о с л е распада праславянского языкового единства. И этот при том, что на фонетико-фонологическом уровне старославянская система уже в прошлом столетии не воспринималась как общеславянская, а связывалась с проблемой его диалектной основы (т. е. интерпретировалась как «древнеболгарская», «болгаро-македонская» или даже как только «солунская»)¹, что уже само по себе означало признание диалектной неоднородности славянства ко времени создания старославянского языка, которая могла охватывать и уровень морфологии, включая систему глагольных форм. Так, например, регулярные для старейших глаголических евангельских текстов формы сослагательного наклонения с бимь — бѫ, отсутствующие в синхронных кириллических памятниках или представленные в некоторых из них (в Сав. кн., Супр. рук.) лишь реликтово, явно связаны с глагольной системой
_________________________________
1 В этом плане показательно, что автор первого систематического описания старославянского языка А. Лескин, характеризующий систему старославянского глагола как общеславянскую (и праславянскую), раздел фонетики начинает с тезиза: Der Lautbestand des Urslavischen kann nur ermittelt werden durch die vergleichende Betrachtung der geschichtlich überlieferten slavischen Sprachen («Звуковой состав праславянского языка может быть восстановлен т о л ь к о путем с р а в н и т е л ь н о г о рассмотрения исторически известных славянских языков»; Leskien A. Grammatik der altbulgarischen altkirchenslavischen) Sprache. Heidelberg. 1919. s. 2; цит. по: Лескин, Август. Старобългарска грамматика (фототипно издание). [София], 1981).
42
базового диалекта² и вряд ли были известны славянским говорам за пределами Балканского полуострова, включая будущие восточнославянские и польские, где сослагательное наклонение образовывалось с аористом вспомогательного глагола. Иначе говоря, сложившийся к настоящему времени взгляд на обособление в поздний праславянский период двух диалектных зон — северной и южной, к которой до IХ в. тяготели говоры Среднего Дуная (будущие чешские и словацкие)³, — нет оснований ограничивать фонетико-фонологическими и лексическими противопоставлениями и на уровне морфологии.
2. Признаваемая праславянской (и при этом общеславянской) система старославянских претеритов поразительно симметирична. Она представлена двумя аналитическими образованиями с относительными временными значениями — перфектом и плюсквамперфектом, не имеющими формальных соответствий в индоевропейском, но последовательного отражёнными в о в с е х славянских языках исторического периода, и двумя синтетическими образованиями, по-разному предоставляющими глагольное действие⁴, — имперфектом, формально являющимся славянским новообразованием⁵, и аористом, включающим остатки индоевропейского имперфекта (так называемый асигматический аорист) и разновременные праславянские образования с индоевропейским суффиксом (разные типы сигматического аориста)⁶. Таким образом, совпадая функционально с одноименными формами претеритов других индоевропейских языков (что и дало повод для их терминологического обозначения), претериты славянских переводов с греческого⁷ прямой генетической связи с однозначными формами других индоевропейских языков не имеют и на общеиндоевропейском фоне должны оцениваться как сла-
_________________________________
2 См.: Хабургаев Г. А. Старославянский язык. 2-е изд. М., 1986. С. 208.
3 См.: Хабургаев Г. А. Становление русского языка. М., 1980. С. 71—75 и далее.
4 См.: Хабургаев Г. А. Старославянский язык. С. 192, 200; ср.: Маслов Ю. С. Очерки по аспектологии. Л., 1984. С. 19—21.
5 См.: Кузнецов П. С. Очерки по мофологии праславянского языка. М., 1961. С. 110—127.
6 См.: Хабургаев Г. А. Старославянский язык. С. 192—198.
7 П. С. Кузнецов считал, что оригинальные древнерусские сочинения (прежде всего летописи) могут дать для реконструкции древнего славянского языкогового состояния больше, чем «церковно-религиозные тексты, испытывающие определённое воздействие греческого оригинала или образца» (Кузнецов П. С. Указ. соч. С. 81).
43
вянские новообразования (что в меньшей степени относится к аористу, находящему аналогии в некоторых индоевропейских языках)⁸.
В какой степени этот комплекс новообразований можно считать общеславянским, особенно с учётом того, что отдельные звенья славянской глагольной системы формировались в разные периоды истории раславянскаго языка? Ответ на этот вопрос следует искать во «внутриславянской» сравнительно-исторический реконструкции, которая в морфологии (в отличие от фонетики и лексики) никогда не предпринималась. П. С. Кузнецов, предложивший 30 лет назад критический обзор почти столетней историко-морфологической реконструкции праславянского глагола, даже не ставит этого вопроса, считая вполне естественным, что общеславянская (праславянская) глагольная система восстанавливается «по формам, представленным в древнейших славянских памятниках, и на основании сравнения этих форм с формами других индоевропейских языков»⁹. И это при том, что все «древнейшие славянские памятники» ориентированы на нормы «церковно-религиозных текстов, испытывающих определённой воздействие греческого оригинала» (см. прим. 7), и осохраняют эти нормы вплоть до XVIII в. — в условиях, когда родной язык их редакторов и переписчиков уже несколько столетий не знал простых претеритов, вытесненных формами на -л- («перфектом») по крайней мере к XIII — XIV вв., если не ранее¹⁰.
3. Восточнолавянские и лехитские (в первую очередь польские) говоры в отношении системы претеритов обнаруживают определённое единство, противопоставляющее их прежде всего южнославянскими (а также серболужицкими) диалектам. Единство это проявляется не только в том, что обе группы выражают различные значения прошедшего
_________________________________
8 См. обзор: Кузнецов П. С. Указ. соч. С. 103 — 110. Впрочем, уже А. Мейе, указывая на различное использование глагольного суффикса -s- разными индоевропейскими языками, заметил относительно «сигматического» аориста: «В тех языках, где этот аорист получил широкое развитие, всё указывает на его недавнее распределение» (Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 200).
9 Кузнецов П. С. Указ. соч. С. 82. Б. Гавранек на протяжении всей известной статьи, посвящённой взаимоотнашениями вида и времени об отношениях «между двумя формами прошедшего времени — аористом и имперфектом старосаавянского и общеславянского языка» (см.: Гавренек Б. Вид и время глагола в старославянском языке.//Вопросы глагольного вида. М., 1962. С. 175 и далее).
10 Ср.: Историческая грамматика русского языка. Морфология. Глагол. М., 1982. С. 90 — 91 и далее, 195 и др.
44
формой, восходящей к содержательному компоненту общеславянского перфекта и образуемой от основ разных видов, но и в том, что в них сохраняются лишь рудиментарные следы аориста (например, в составе сослагательного наклонения), но не обнаруживается никаких следов имперфекта, в том числе и в составе плюсквамперфекта, который в обеих группах говоров отражает былое образование со вспомогательным глаголом в форме перфекта¹¹. И это поразительное «единогласие» заставляет критически присмотреться к древнерусским и старопольским текстовым свидетельствам, дающим повод воспринимать старославянскую систему претеритов как первоначально общеславянскую; при этом проверке подлежит общеславянский характер п р о с т ы х претеритов, поскольку польские и восточнославянские аналитические формы соответствуют старославянским, кроме формы вспомогательного глагола в плюсквамперфекте, т. е. как раз там, где старославянский язык использует (как и южнославянские диалекты) имперфект.
Поскольку старшие (и при этом церковно-книжные латинской традиции) польские тексты относятся лишь к концу XIV в., целесообразно начать с обзора свидетельств, предлагаемых памятниками древнерусской письменности, которая с XI в. представлена черезвычайно разнообразными текстами — не только книжными, но и деловыми и такими уникальными, как грамоты на бересте, нацарапанные ностителями древнего новородского говора, для которых письмо не было профессией.
4. Аорист — самая частотная претеритная форма в повествовательных текстах. В оригинальных русских бытовых повестях и литературных переводах XVII в. он так же употребителен, как и в старейших списках переводов с греческого¹². Его следы в языке повседневного общения и в литературном¹³ (и прежде всего условно-желательная частица бы, известная всем восточнославянским диалектам) с несомненностью свидетельствует о том, что в период обособления славянских
_________________________________
11 В современном польском такой плюсквамперфект (czas zaprzeszły типа słyszałem był / słyszałam była и т. д.) обычен и для литературного языка; об отражении плюсквамперфекта того же морфологического состава в русских говорах см.: Хабургаев Г. А. Судьба вспомогательного глагола древних славянских аналитических форм в русском языке//Вест. Моск. ун-та. Сер. Филология. 1978. №4. С. 50 — 52.
12 См.: Хабургаев Г. А., Рюмина О. Л. Глагольные формы в языке художественной литературы Московской Руси XVII века//Филол. науки. 1971. №4. С. 69. — 70.
13 См.: Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология. М., 1953. С. 239 — 241; ср.: Историческая грамматика… С. 91.
45
племён на территории Восточной Европы в их говорах формы аориста ещё существовали.
Общепринятое мнение об утрате аориста в русских говорах к XIII — XIV вв. (ср. выше) — при учёте длительного его употребления в книжно-литературных текстах — опирается на свидетельства нелитературных памятников. Так, в частности, именно текст знаменитой Смоленской грамоты 1229 г. позволил П. С. Кузнецову утверждать, что «в XIII в. в живом говоре Смоленска аориста, несомненно, уже не было»¹⁴; а распространенная идея о более длительном сохранении аориста «на севере, прежде всего в Новгородской области», опирается на наличие соответствующих форм в некоторых официальных новгородских грамотах, например, в договоре 1262 — 1263 гг., хотя здесь же и признается, что «разграничить по значению перфект и аорист в этой грамоте невозможно»¹⁵, что, однако, характерно и для текстов более раннего происхождения. Так, кодификаторы «Русской правды», записывая текст традиционного (!) местного права, не использовали простых претеритов; но в собственной записи, сообщающей о времени и условиях кодификации этого текста как общегосударственного свода законов, они на уровне форм не преминули отразить письменно-литературные нормы своего времени, включая аорист, обнаружив при этом, что формы эти (как и краткие действительные причастия) были для современников дьякона Григория з н а к а м и л и т е р а т у р н о г о и з л о ж е н и я, а не «живыми» формами родного языка. В их записи, сообщающей, что по ıарославѣ жє (ум. в 1054 г. — Г. Х.) пакъı съвъкѹпивъшє сѧ сн҃вє ѥго… и ѿложиша ѹбиѥниѥ за головȣ кѹнами сѧ въıкѹпати · а ино всє ıако жє ıарославъ сѹдилъ · тако жє и сн҃овє ѥго ѹставиша, обе формы аориста выступают со значением… перфекта, поскольку, как здесь утверждается, именно закон, принятый сыновьями Ярослава, сохраняет силу и в настоящем (и в будущем), в то время как «перфектом» (от основы несовершенного вида!) выражено действие, целиком отнесённое к прошлому (явное значение имперфекта!), что и не позволяет характеризовать это образование как собственно перфект.
Не менее выразительны и свидетельства сочинений Владимира Мономаха, включённых редакторами Лаврентьевского списка в текст «Повести временных лет» под 1096 г. Стиль их автора характеризует «нор-
_________________________________
14 Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. М., 10963. С. 278.
15 См.: Кузнецов П. С. Очерки исторической морфологии русского языка. М., 1959. С. 216.
46
мальное использование форм имперфекта и аориста»¹⁶, что естественно для литературных сочинений, созданных в начале ХII в. Но если в собственно «Поучении», писавшемся по образцу наставлений Иисуса ученикам, относительно редкие формы претеритов соответствуют нормам их употребления в церковно-книжном языке, то в «автобиографии», рассказывающей о будничных делах древнерусского человека, где, по подсчетам С. П. Обнорского, отмечается «126 случаев аориста и лишь 23 примера перфекта»¹⁷, в действительности эти «23 пример» не являются «перфектом» в собственном смысле, ибо используются всё тем же аористным значением: а сє въ чьрниговѣ дѣıалъ ѥсмь · конь дикъıхъ своима рѹкама съвѧзалъ ѥсмь въ пѹщахъ ·ї҃· и ·к҃· живъıхъ конь · а кромѣ того по ръси ѣздѧ ималъ ѥсмь своима рѹкама тѣ жє кони дикъıѣ · тѹра мѧ ·в҃· мєтала на розѣ͡х и съ конємь · олєнь мѧ одинъ болъ а ·в҃· лоси · одинъ ногами топталъ а дрѹгъıи рогома болъ · вєпрь ми на бєдрє мєчь ѿтѧлъ · мєдвѣдь ми ѹ колѣна подъклада ѹкѹсилъ · лютъıи звѣрь скочилъ ко мнѣ на бєдръı и конь съ мною повєржє… Лишь заключительный (кстати, церковнославянский!) глагол в этом перечне прошлых событий начинает серию аористов, между тем как в окружающем сочинении Вл. Мономаха летописном тексте употребления разных претеритных форм с одними и теми же временными значениями не допускается, что и не позволяет приписывать эти «вольности» Лаврентию или тому редактору, который включил в протограф Лаврентия сочинения князя-писателя, жившего на рубеже ХI — ХII столетий¹⁸.
Традиционное для исторической морфологии доверие к письменному тексту, воспринимаемому как адекватное отражение «живого» языка своего времени, приводит к очевидной противоречивости хронологизации процесса утраты простых претеритов в древнерусском языке повседневного общения, чкго не избежал даже такой авторитетный исследователь, как П. С. Кузнецов, утверждающий, что факты «новгородских памятников ХIII — ХIV вв., и даже не тлько светских, оригинальных, но и церковных, говорят о начавшейся (? — Г. Х.) утрате его и о том, что встречающиеся случаи употребления являются остатками старины и не отражают (! — Г. Х.) живого говора этого времени»¹⁹. Эта непоследовательность снимается, если случаи употребления форм аориста в официальных
_________________________________
16 Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М.; Л., 1946. С. 78.
17 Там же. С. 48.
18 Ср., однако, там же. С. 77 — 78.
19 См.: Борковский В. И., Кузнецов П. С. Указ. соч. С. 279; ср.: Горшкова К. К., Хабургаев Г. А. Историческая грамматика русского языка. М., 1981. С. 328 — 330.
47
договорах, составлявшихся людьми, обучавшимися чтению и письму по церковнославянским текстам, интерпретировать как занаки книжности, приметы «высокого стиля», а не «остатки старины» под пером кныжеских канцеляристов, явно не употреблявших простых претеритов в повседневном общении.
Предложенной интерперетации соответствуют и показания писем на бересте, где, по наблюдениям А. А. Зализняка, «аорист встречается почти исключительно в небытовых грамотах» и, между прочим, «в письмах книжного стиля» начиная с ХII в.²⁰. А анализ частных временных значений каждой из претеритных форм, встречающихся в текстах этой группы, приводит к выводу, что «применительно к синхронической оси ХI — ХIII вв. не представляется правомерным поддерживать тезис об аналитическом (многочленном) характере системы прошедших времён в той языковой структуре, которая получила отражение в северо-запалных деловых текстах и частных письмах»²¹. Этот вывод вполне согласуется и с показаниями лингвистической географии: изоглосса так называемого «нового перфекта» (он ушотцы, сестра уехано и т. п.), который должен был развиться только «после принятия на себя старым перфектом функции прошедшего времени»²², т. е. только п о с л е утраты простых претеритов, включая аорист (а учитывая, что речь идёт о языке бытового общения, — после утраты именно аориста!), совпадает с изоглоссами структурно на связанных между собой явлений, развившихся не позднее ХII в.²³ Иначе говоря, «современное» использование образований на -л- от основ разных видов с «имперфектными» значениями, т. е. с теми функциями, которые в старославянском языке выполнялись претеритами, в северо-западных древнерусских говорах (тех, где аорист, по традиционному мнению историков русского языка, держался дольше, чем на юге!) должно было оформиться не позднее ХI столетия.
5. В свете предложенных наблюдений, учитывающих неодинаковое отношение средневековых писцов к языковому оформлению книжно-литературных и деловых текстов и различную степень владения нормами кни-
_________________________________
20 См.: Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977 — 1983 гг.). М., 1986. С 145 — 146.
21 Янакиева Ц. Г. Система спрягаемых глагольных форм в языке деловой и бытовой письменности древнерусского Северо-Запада ХI — ХIII вв. (в аспекте категории времени). Автореф. канд. дис. М., 1977. С 15.
22 См.: Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология. С. 246 — 248.
23 См.: Хабургаев Г. А. «Изоглоссная стратиграфия» — основа локализации и хронологизации языковых изменений//Лингвогеография, диалектология и история языка. Кишинёв, 1973. С. 200 — 201.
48
жно-литературного (церковнославянского) языка древнерусскими писателями и провинциальными канцеляристами, трудно согласиться с утверждением, будто «последовательное употреблениеьимперфекта в древнейших наших летописях говорит о том, что имперфект, вероятно, был живой формой в эпоху создания подлинника ‘‘Повести временных лет’’, следовательно, утрата его происходила, по меньшей мере, после начала ХII в.»²⁴ В памятниках делового письма ХI — ХIV вв., показаниям которых так доверяет автор цитированного утвержедния (см. выше), имперфекта нет²⁵, при том что в них встречаются фрагменты, где при обращении к прошлому возникает потребность в имперфектном значении, которое обычно выражается «перфектом», а точнее — формами на -л- основ несовершенного вида²⁶ (см. словоформу сѹдилъ в цитированном выше отрывке из «Русской правды»; см. в. преамбуле Смоленской грамоты 1229 г. после последовательного изложения событий, связанных с заключением торгового договора: прє сєи миръ трѹдили сѧ дъбрии людиѥ…). То же касается и писем на бересте: из почти семисот (!) лишь в двух грамотах ХII в. встречаются формы имперфекта от основ несовершенного вида, а в грамоте ХIV в. отмечена словоформа аориста с имперфектной флексией²⁷, что лишь подтверждает «литературную» принадлежность обеих форм для автора этого поздне-древнерусского текста.
Более реалистическим представляется утверждение, «что в ХII в. в нар.-разг. др.-рус. языке у ж е н е б ы л о и м п е р ф е к т а к а к о с о б о й г л а г о л ь н о й ф о р м ы в р е м е н и, хотя он и сохранялся в церковно-книжной традиции»²⁸. Опираясь на едва ли не исчерпывающую подборку древнерусского текстового материала, В. В. Иванов приходит к выводу, что «сохранение аористных и имперфектных форм в языке памятников др.-рус. письменности ХII — ХIV вв. нельзя прямолинейно отождествлять с их сохранением и в нар.-разг. языке и что история форм аориста и имперфекта в письменном языке может не совпадать с их историей в нар.-разг. языке восточных славян. Более того, если полагать, что в ХII — ХIV вв. употребление имперфекта, наряду и в противопоставлении с аористом, было характерно для книжно-письменного языка, то вместе с тем надо признать, что такое
_________________________________
24 Кузнецов П. С. Очерки истории морфологии… С. 215.
25 См.: Историческая грамматика… С. 83 — 92.
26 См.: Янакиева Ц. Г. Указ. соч. С. 7 — 15.
27 См.: Янин В. Л., Зализняк А. А. Указ. соч. С. 145.
28 Историческая грамматика… С. 84.z
49
употребление носило в определенной степени традиционный характер и не имело опоры в развивающемся нар.-разг. др.-рус. языке»²⁹.
Это отсутствие «опоры» даёт знать о себе в оригинальных сочинениях древнерусских книжников, лишь на первый взгляд обеспечивавших «последовательное употребление имперфекта в древнейших наших летописях» (см. выше). В действительности это «последовательное употребление» осуществилось за счет и с к у с с т в е н н о г о производства форм «по правилам», которые подчас нарушались, например, при необходимости образоыать имперфект от основы инфинитива на суффиксальный -i- , некогда вызывавший смягчение предшествовавшего ему согласного. См. в Лавр. лет.: любѧшє ольга сн҃а (наряду с «правильным» любл-ѧш-є), возвратѧшєтьсѧ (вм. възвращашєтьсѧ), трѹдѧшєсѧ (вм. трѹжашєсѧ), допȣстѧхȣ (вм. допȣщахȣ), молвѧхȣть (вм. мълвлѧхȣть) и мн. др.³⁰ Уже давно отмеченные в тех же текстах, но до сих пор не прокомментированные исследователями типа ѹмъıк-ива-хȣ (в той же Лавр. лет. — рядом с «правильным» ѹмъıк-а-хȣ), прииск-ъıва-хȣ (там же), разграбл-ива-хȣть (Новг. лет. ХIII — ХIV вв.), снаш-ива-хȣтьсѧ, въжиг-ива-шєть, ѹстѧг-ъıва-хȣть, приѣжд-ива-хȣть, подъмолвл-ива-шєть (Ипат. лет.) и т. п. подсказывают, что авторы древнерусских сочинений (как и их переписчики) образовывали имперфект в тех случаях, когда им нужно было передать временнóе значение, выражавшееся в их родном языке образованиями типа умык-ива-ли, прииск-ива-ли, разграбл-ива-ли, снаш-ива-лись, приѣжж-ива-ли, (под)молвл-ива-ли и т. п.; именно так образовывались и отсутствующие в старославянском типично древнерусские книжные формы имперфекта от глагола бъıти с различными модально-временными значениями: бъıвашє (бъıва-аш-є) ← быва-ло и бȣд-ѧш-є ← буд-еть (см. в наст. сборниике статью Э. К. Мустафиной).
Два ряда отмеченных выше «ошибок» подсказывают, что в древнерусскую эпоху суффикс -и/ъıва- использовался как формообразующий аффикс, изменявший в р е м е н н о е значение формы: сънашивалисѧ функционировала как форма со значением имперфекта от глагола съностисѧ, а не *сънашиватисѧ; (подъ)молвливалъ — от глагола (подъ)мълвити, а не *(подъ)мълвливати и т. д.; так же как повѣд-ъıва-ѥмъ (Рижск. гр. ок. 1300 г.) — форма собственно настоящего времения от повѣдати (или повѣдѣти?), но не *повѣдъıвати, поскольку повѣдаѥмъ использовалось со значением будущего; а форма настоящего сѧ съмьрзъıвають — от съмьрзатисѧ, по-
_________________________________
29 Там же. С. 90.
39 См. там же. С. 84.
50
чему в современном русском (включая диалектную речь) и нет инфинитива *смерзываться³¹.
Эти системные отношения и отражаются в «ошибках» древнерусских книжников при образовании путём «пересчёта» нормативных для книжно-литературного языка форм имперфекта: необходимость образовывать имперфект от трȣд-и-ти(сѧ) даёт «неправильное» трȣд-ѧш-є(сѧ), от мълв-и-ти → молв-ѧх-ȣть и т. д., в то же время как соотнесение имперфекта с «родными» образованиями (с тем же временным значением!) типа сънаш-ива-лисѧ, розграбл-ива-ли, (подъ)молвл-ива-л(а) и т. д., где исторически в тех же условиях смягчённый согласный закономерен (из *nosi̯-yua-, как и в старославянском имперфекте из *-nosi̯-ēaх-), даёт образование [съ]-наш-ива-[хȣсѧ], в котором исконносмягченный согласный представлен, ибо он есть в основе той формы, которая в языковом сознании книжника соотнесена с церковнославянским имперфектом. Это последнее обстоятельство указывает на то, что временные (аспектуально-временные) образования типа сънашивали(сѧ), (роз)грабливали и т. п. (кстати, очень употребительные и в польском языке) являются достаточно давними (см., однако, новообразование у Н. В. Гоголя: очерты-ыва-ет(ся) — от очерт-и-ть³².
6. Польский материал, якобы поддерживающий идею общеславянского характера простых претеритов ко времени распада праславянского языкового единства, ограничивается несколькими примерами из старейших текстов, в которые формы имперфекта(?) с флесиями аориста явно проникли «из более ранних рукописных оригиналов церковного содержания»³³ и очень напоминают формы старочешских церковных текстов ХIII в.³⁴, несомненно, связанных с кирилло-мефодиевскими традициями старославянского языка Великой Моравии. Ст. Роспонд, характеризуя язык стареших конфессиональных пльских текстов (XIV в.), замечает, что не только в кругу глагольных форм «za wierąje niezwykłe arhaizmy… sięgające może nawet wpływów cerkiewno-słowiańskich z Wielkiej Morawy, przeciekających do kraju Wislan, kto-
_________________________________
31 Ср. Кузнецов П. С. Очерки исторической морфологии… С. 256 — 257. Это, конечно, не означает, что в случае необходимости не мог быть образован инфинитив с суффиксом -и/ъıва- (см., например, в Новг. лет. ХIII — ХIV вв.: замъıслиша съвѣшивати бъчьки), речь идёт о том, что в с и с т е м е языка не было г л а г о л о в *сънашиватисѧ, *(подъ)мълвливати, *повѣдъıвати и т. п. с полным набором форм (включая причастные), при том что съвѣшивати, съвѣшивали в этой системе были видо-временными ф о р м а м и глагола съвѣс-и-ти.
32 См.: Обнорский С. П. Очерки по морфологии русского глагола. М., 1953. С. 43.
33 Селищев А. М. Славянское языкознание. Т. I. Западнославянские языки. М., 1941. С. 284.
34 См.: там же. С. 165 — 166, 371 — 372.
51
rych książe zmuszeny był ochrzcić się zs czasów Świetopiełka morawskiego w IX w.»³⁵ Иначе говоря, характер старопольских текстов, сохранивших несколько «испорченных» форм простых претеритов, при полном отсутствии следов имперфекта в совремещнных польских говорах и наличии в них следов аориста (не только в составе сослагательного наклонения, но и в личных флексиях прошедшего времени в говорах на Юге Польши — типа chdżiłech, chodżilichmy ) заставляет оценивать в них эти редкие формы так же, как и в книжно-литературном языке Древней Руси. Различия здесь связаны с тем, что старейшие из сохранившихся памятников католической Польши создавались в условиях затухания книжно-славянской языковой традиции первоучителей, в то время как в православной Руси эта традиция не прерывалась до позднего средневековья, когда начинается формирование нового литературного языка на народно-разговорной основе. Формировались же эти традиции в условиях, когда язык повседневного общения местных книжников ещё сохранял какие-то остатки аориста, но явно не знал имперфекта как особой временной формы, характеризовавшей язык славянских переводов, где он как правило передаёт имперфект греческих оригиналов³⁶.
7. Современную систему глагольных форм славянских языков, продолжающих традиции северных и восточных праславянских диалектов исследователи связывают с вытеснением здесь простых претеритов в условиях становления видо-временной системы, позволившей универсальной форме (на -л-), образуемой от основ разных видов, выражать различные занчения прошедшего³⁷. Такая интерпретация, предполагающая сокращение временных форм за счет развития видовой дифференциации, наталкивается на «сопротивление» видо-временной системы южнославянских языков: сохранение простых претеритов здесь (как и в серболужицких диалектах) сочетается с такой же чёткой видовой дифференциацией глагольных основ, что и в восточнославянских и польских говорах. При этом разные диалекты южной и западной Славии демонстрируют разные варианты участия видового значения основы в выражении временных значений, доказывая, что их взаимодействие не требует отмирания простых претеритов: в то время как сербско-хор-
_________________________________
35 Rospond St. Gramatyka historyczna jązyka polskiego. Warchszawa, 1979. S. 36.
36 См. Темчин С. Ю. Реконструкция видо-временной системы языка первых славянских переводов с греческого. Автореф. канд. дис. М., 1989. С. 20.
37 Горшкова К. В., Хабургаев Г. А. Указ. соч. С. 325 — 337.
52
ватские и серболужицкие говоры закрепили временные формы за основами опеделённого вида (аорист в силу своего временного заначения тяготеет к сосновам совершенного вида, а имперфект — к основам несвершенного вида), в болгаро-македонском далектном ареале любая временная форма, как и в старославянском, может быть образована от основы любого вида³⁸. И в этой связи интерпретации старославянской системы претеритов как первоначально общеславянской (см. выше п. 1) должен предшествовать ответ на вопрос: случайно ли, что в историческое время эта система сохраняется (и расширяется) как раз в этом диалектном ареале Славии, говоры которого в своё время послужили основой старославянского языка — первой фиксации славянской морфологической системы на письме?
Историки славянских языков обычно указывают на неустойчивость в системе претеритов форм имперфекта, которые ранее других временных образований обнаруживают тенденцию к исчезновению (ср. ситуацию в сербско-хорватских говорах). Эта «неустойчивость» не является славянской особенностью. Если учесть, что эволюция языка во времени осуществляется в сфере его использования в качестве средства повседневного общения³⁹ (тем более — в дописьменный период), где основной формой речевой деятельности является бытовой диалог (а не монологическое повествование, как в сфере применения литературного языка), то нельзя не отметить, что имперфект (или то аспектуально-временное значение, которое выражается имперфектом) диалогической речи несвойствен. Скорее всего, это и являлось причиной утраты индоевропейского имперфекта в праславянском (см. выше п. 2.), что вело к утрате оппозиции аористу в подсистеме нарративных времён⁴⁰, т. е. создавало ситуацию неустойчивости («пустую клетку»), обычно вызывающую следующие историко-морфологические преобразования. Разные праславянские диалекты нашли разные пути ликвидации неустойчивости в подсистеме простых претеритов.
На южной окраине позднепраславянской Славии «пустая клетка» заполняется за счёт морфологического новообразования с суффиксом, сформировавшимся в результате сложения аористного аффикса -х-/-š’- (но уже не *-s-), который, благодаря его использованию в составе аориста, прочно ассоциировался в праславянском с идеей прошедшего,
_________________________________
38 См.: Гавранек Б. Указ. соч. С. 176 — 181; ср.: Маслов Ю. С. Указ. соч. С. 91 — 92 и далее
39 См.: Хабургаев Г. А. Одна ли история у национального языка?//Russian Linguistics. 1987. Vol. 11. P. 106 — 110.
40 Ср.: Маслов Ю. С. Указ. соч. С. 181 и далее.
53
и давнего итеративного аффикса -a- (ср.: скоч-и-ти — скак-а-ти, прос-и-ти, → праш-а-ти), которому факультативно мог предшествовать аффикс -ē- (-ѣ— или —’а-), выражающий идею состояния (ср.: вис-ѣ-ти, слъıш-а-ти, *slyx-ē-ti и т. п.), т. е. с суффиксом -(ѣ)ах-//-(ѣ)аш-: нєс-ѣах-ъ, висѣ-ах-ъ, праш-аш-є). «Прозрачный» морфологический состав суффикса, оформлявшегося в результате агглютинации аффиксов, явно ещё не утративших своего формообразующего значения, указывает на относительно позднее происхождение собственно славянского имперфекта, впоследствии вошедшего в систему языка кирилло-мефодиевских переводов.
На северной (и северо-восточной) окраине позднепраславянского языкового ареала перестройка пошла по пути формирования оппозиции «перфект/неперфект», которая функционально сменила оппозицию «аорист/имперфект»⁴¹ и, таким образом, предопределила постепенное отмирание аориста как специализированной временной формы, несмотря на его принадлежность не только повествованию, но и диалогу.
Старейшие русские тексты застали этот процесс на стадии завершения. Древнепольские конфессиональные памятники создавались в эпоху, когда в языке повседневного общения их создателей бывший аорист был представлен формами, которые связаны с ним лишь генетически и уже не были компонентами местной системы временных форм. Что же касается серболужицких говоров, которые, подобно сербско-хорватским, сохраняют формы простых претеритов, то это обстоятесльство поразительно соответствует выводу о том, что «сохранение на различных частях славянской территории тождественных этнонимов говорит лишь об их связи и общем происхождении»⁴². Вывод этот, между прочим, касается не только этнонима сербы, но и древнего славянскогого этнонима *поля → пол-ян-е, который «Повесть временных лет» использует как для обозначения древних жителей Среднего Поднепровья (Пол-ьск-ой земли), так и для поименования средневекового славянского населения в бассейне р. Вислы, где со временем складывается государство, до сих пор сохраняющее название, образванное от этого этнонима: Pol-sk-a⁴³.
_________________________________
41 См. там же. С. 189 — 190 и далее.
42 Трубачев О. Н. Лингвистическая география и этимологические исследования//Вопр. языкознания. 1959, №1. С. 23.
43 См.: Хабургаев Г. А. Становление русского языка. С. 67 — 69.
54
Бѹкъвьнаıa словєса 